Маразм старого садиста

Утро было промозглым и грустным. Общеизвестно, что так начинаются добрых девяносто процентов крутых детективов. Оценив погоду, главный герой (помятый жизнью и перепоем частный детектив) обычно пьет кофе и курит натощак дешевую сигару (докуривает вчерашний окурок). Если отбросить профессию и алкоголь в это утро все так и было.

Я сидел на кухне, ждал закипающий чайник, курил и в очередной раз перечитывал эту бумагу. Маленький, но очень емкий листик. В доме он уже несколько дней, его содержание давно не тайна, но только сегодня я решился все прочесть сам: «...Из 15 обнаруженных лимфатических узлов в 6-и метастазы ...По краям препарата роста не обнаружено...». И хотя речь шла о том, что из меня уже удалили, от этого легче не становилось. Очень короткое слово рак и липко-страшное понятие химиотерапия уже прозвучали. А я слишком хорошо помнил, как выглядел десять лет назад брат, которому пришлось испытать все прелести этих процедур. Младший тогда победил (стучу по дереву), но от этого сейчас было не легче.

А через час позвонила Марина, дочка Деда, моего старого друга и во многом учителя. «Александр Владимирович, папа умер». Дед, умница, аристократ во всем, красивый человек, фанат тенниса и хороших книг... Он умер на своем любимом корте за минуту.

И вот только тут меня скрутило, только теперь я окончательно связал все происходящее со мной. Ведь это у меня, Сашки Донина, сильного, умного, талантливого весь этот ужас. Господи, я ведь прошел уже все эти операции-реанимации, зачем же еще?

Заставило меня успокоиться только то, что нужно было собираться.

Еще через пару часов мы с женой уже смотрели на входную дверь мрачноватой цитадели онкодиспансера. Эта обшарпанная дверь отсекала все, там за ней страшно, безысходно и по-другому.

Я перекрестился. Жена, понимающе, молчала. Подошел к двери. И оглянулся...

Сзади стояли вы все Живые и уже ушедшие. Моя жена и мои дети, тетка Татьяна и теща, Сашка Козубов и Киса, Володька и Жан, Док и Вадик Хмельницкий, Дед и Рустем. И моя мама. Господи, как вас много и как это здорово!

Вы всегда рядом. А, значит, небо — синее, трава — зеленая, а солнце — громадное! И все будет просто здорово, ведь еще есть что играть.

Я открыл дверь.

За месяц до двери.

— Как ты мне надоел!!! Где ты взялся на мою голову!!! Нет, ну на фига мне это надо?!

Все это вперемежку с очень интеллигентным матом я выслушивал уже минут 10. Обычно при этом полагалось вздыхать, делать скорбное лицо и, самое главное и для меня неприятное, молчать. В противном случае раздавалось «Кто тебе дал право!! Я здесь директор!!» и далее непредсказуемо, что с его, что с моей стороны. По крайней мере, за последние лет десять случалось всякое вплоть до кратковременного разрыва дипотношений. Чаще всего это была игра, а вот сегодня серьезно. И, похоже, очень.

Как я понимаю, по всем законам жанра, здесь пора перестать интриговать и, как минимум, представить моего (ха-ха) собеседника.

С Доком мы знакомы еще с начала 80-х. Молодость, здоровье и, чего уж там, интеллект и артистизм натур привели нас в то время на театральные сцены. К счастью, как я теперь понимаю, только на самодеятельные.

Док — молодой врач-интерн, с удовольствием делающий первые операции, 2 метра костей (худющий он и сейчас), напор, шум, наглость, усы и манеры а-ля герцог Орлеанский — не без успеха (талант плюс фактура) актерствовал в конкурирующей фирме. Театр «Сказки» собрал тогда одну из самых симпатичных и сильных команд города.

Я тогда вечерами работал гениальным режиссером театра «Контур» в своей Альма-матер. В свободное время (с 8 до 17) играл инженера-программиста на железной дороге и развод (круглосуточно) со своей первой женой. Последнее мне особенно удавалось

Мои одногодки помнят, какой бешеной популярностью пользовались в то время студенческие театры. Переполненные залы, свои фаны и, естественно, конкуренция и «дружеские» взаимоотношения между главрежами и примами из разных театров.

Не исключением были в то время и мои пикировки при встречах с Доком. Мягко говоря, не любили мы друг друга . Так оно и продолжалось до зимы 92-го, когда пришлось нам прожить две недели в одном московском гостиничном номере на съемках очень популярной еще до недавнего времени телепередачи. Вот с этого времени и можно вести настоящий отсчет. В 98-м вопроса кто будет моим крестным отцом даже не возникло, в 2000-м он примчался быстрее «скорой», когда я потерял сознание в офисе нашего общего друга. Есть у нас, конечно, и чисто мужские воспоминания. Но это, как говорится, не для прессы.

И вот сейчас Док возмущался и объяснял где именно я у него сижу и сколько лет он со мной мучается. А я вдруг вспотел. По-настоящему. Перед ним лежали результаты анализов, я пытался сообразить о каких «атипичных клетках» он говорит, и тут понял — Док боится за меня. Причем очень. Правда, когда-то мы уже оба чуть не попадали в обморок от волнения друг за друга — Док тогда проводил сложнейшую операцию по удалению нарыва на моем пальце.

Но «атипичные клетки»... М-да... Где ты, мой нарывчик?

Док замолчал. Закурил. Я напрягся.

— Короче. У тебя максимум 10 дней. Сдать все анализы и на стол. Оперировать будет Хмельницкий. Ему даже я свою задницу доверю.

Почему-то вот тут мне стало легче.

Этот год начинался очень вязко и тяжело. Из-за политической неразберихи вся жизнь встала и замерла. Ничего нового по работе явно не просматривалась, отсюда начала увеличиваться мрачнейшая депрессия и количество алкоголя. Настроения добавил обожаемый сынуля Толстый, который плюс ко всем своим болячкам «порадовал» родителей язвой желудка. К моему стыду по какой-то необъяснимой тупости к врачам мы обратились через две недели после начала приступов, измучив себя и, самое страшное, чуть не угробив Толстого. Вот в эти две недели, таская ночами тазики с разным непотребством, щедро льющимся из сына, я наконец-то сообразил, что и для меня шутки закончились.

К этому времени я уже имел джентльменский набор болячек для соответствующего возраста — валидол в кармане и камень в желчном. Года два назад начались еще и проблемы с ливером. Не буду отягощать описанием симптомов, все это очень хорошо знакомо курящим более 20 лет, пьющим много кофе 10 лет, а также хронически и регулярно не обедающим, но выпивающим хотя бы раз в неделю.

В том, что именно болезнь Толстого заставила, наконец, заняться собой, был явный знак свыше. Видимо моему ангелу-хранителю порядком надоело тупое разгильдяйство со здоровьем, и знак этот был послан нокаутирующий. Много позже я узнал, что, по мнению хирургов месяца через четыре, операция была бы уже бессмысленной.

Вымотан и высосан я был к этому времени до донышка. Уже дошел до такого маразма, что всерьез рассматривал пребывание в больнице и даже операцию как возможный отпуск от всех забот и проблем. Вот только анализы, понимаешь, все испортили. Я понял, что будет тяжко.

В один из последних дней свободы я позвонил отцу Алексею и рассказал все.

— Батюшка, светские дела я закончил. Теперь хотелось бы с высшей инстанцией побеседовать.

Взаимоотношения с религией у меня развивались сложно. Когда рос, в семье эти вопросы никогда даже и не обсуждались. Дед Степан и баба Сана — коммунисты с конца 20-х, отец — физик ядерщик, вокруг сплошной материализм. Я очень долго гордился грамотой горкома комсомола «Лучшему политсектору 197...страшно подумать какого года». Да и потом мои профессии (программист, банковский чиновник) как-то к религиозности не располагали.

Опять же, чего греха таить, так приятно было по молодости лет нарушать некоторые Его заповеди. Характер у мальчика был, прямо скажем, очень живой.

Все в очередной раз поменял Толстый. К этому времени он уже освоил свой жизненный постоянный треугольник ( диван-телевизор с видаком — компьютер с кем-то играющим) и, честно говоря, о каких-то изменениях в его состоянии мы уже и не мечтали. Поэтому, когда приехавшая в гости теща начала рассказывать о какой-то целительнице Петровне, которая чего-то там может быть сделает с сыном, реакция у меня была философской: «Ладно, пусть съездит к старикам в гости, хуже не будет». И Толстый укатил с визитом к любимым бабушке и деду.

Время от времени жена ездила с инспекционными проверками и потом очень осторожно мне рассказывала, что вот ножки стали немножко лучше, а вот руки не очень, но Петровна еще попробует, и будем надеяться. Учитывая предыдущие годы больниц, санаториев, лечебных грязей и весьма авантюрных препаратов, надежда действительно оставалась последней.

Через пару месяцев забирать Толстого домой и на проведение госприемки его состояния поехал уже папа. Соскучился я к этому времени за своим лучшим другом до жути. Помять Толстого, пощипать, накормить всякими вкусностями, столь не любимыми его бабушкой. Что делать старая женщина никак не могла понять прелестей жвачки с «Кока-колой»! И бедный ребенок всего этого лишен столько времени. Ничего, сынок, сейчас Великий Папа приедет Вот чем-то подобным развлекал я себя в автобусе.

Меньше всего я ожидал того, как меня встретил сын. Нет, все нормально, он был счастлив и очень — приочень хотел домой, но... Он стоял на своих ногах!!!

После обеда мы вышли с тестем во двор, сидели на скамеечке и обсуждали насущные политические проблемы. И вдруг за спиной раздался боевой клич команчей;

— Папа!!! Я пришел!!!.

То, что я увидел, оглянувшись, это на всю жизнь. По асфальту шел, понимаете, шел мой Толстый ! Уставший, потный, но улыбающийся и самый счастливый на свете человек. В 13 лет впервые идущий на своих ногах. Думаю, вы понимаете, что сиял в это момент только сын. Я плакал. Глядя на меня, пустила слезу теща и начал сморкаться дед.

В этот день теща первый раз на моей памяти выпила рюмку коньяка. Оказывается, она очень боялась моей оценки состояния внука. Ответом ей были мои слезы.

Вернувшись с сыном домой и слегка успокоившись, я начал уже рассуждать как программист. Болезнь Толстого неизлечима? К сожалению. Тогда, что же произошло? Нет объяснений. Если нет рациональных объяснений, то понятие «чудо» объясняит все.

Услышав просьбу стать моим крестным отцом, Док был шокирован и растроган.

— И я прошу тебя. Сделай так, чтобы это было без пафосности и душевно.

Онемевший Док только кивал головой. И исчез на две недели. Много позже он рассказал, что в это время сам вносил ясность в свои взаимоотношения с Богом. Дело в том, что Док, в отличие от меня — полукровки, чистокровный, как шутили во времена Союза, инвалид по пятой графе. И вот это инвалид, как сам признавался, пьяным в драбадан, дал окрестить себя греко-католическому священнику. Относился он к этому до моей просьбы, как и все эти циники-хирурги, мягко говоря, иронично. Но тут ситуация была другой и я оценил серьезность подхода.

Док меня не подвел. Отец Сергий таинство крещения провел по высшему классу. Было ощущение, что долгие годы он дожидался именно меня, теперь свершилось и счастье от этого его переполняет. Я с трепетом надел крест. За спиной пустил слезу теперь не просто друг и боевой товарищ, а Крестный.

Но по большому счету тогда для меня это была только официальная констатация того, что Бог есть и чудеса это только Его воля и награда. А вот дальше со мной начали происходить интересные вещи.

Храм на Днепре появился лет десять назад. В то время один из наших свежеиспеченных миллионеров, любитель эпатажа, решил заняться политикой. И в качестве модного тогда PR-овского хода щедро профинансировал его строительство.

Нет уже в городе этого человека, исчез он и из политики, а вот Храм на Днепре стал украшением нашего Центрального парка. Небольшой, изящный и легкий он как — будто всегда стоял здесь на острове.

При возможности я любил, стоя возле Храма, смотреть на Днепр и прибрежные валуны Там всегда очень красиво, но зимой это место меня просто гипнотизировало.

Могучая, застывшая в полыньях река. Голые деревья и мокрые дикие камни. Два цвета — черный и белый. И на фоне всего Храм. Здесь для меня понятие вечность обретало материальность.

В свое время наследственный атеизм не помешал мне оценить красоту и других храмов божьих.

Так было во Владимире, когда увидел вживую фреску Рублева. После него людьми, живыми со страстями, святых писали многие. Возьмите картины тех же итальянцев. Но он был первым, 600 лет назад и без всякой школы!

Я не очень большой поклонник Чаплина, но ведь и он был первым ,и учиться ему было не у кого. Точно так же любой учебник для нас это сборник прописных истин. Но ведь кто-то когда-то это все сказал, подтвердил и написал впервые. Может быть, в этом и есть гениальность...

В Питере жена долго уговаривала зайти в Казанский собор. Скрепя сердце согласился и не пожалел. Тут чувствуешь и величие Державы, ее Истории и именно петербургский стиль. Мне невозможно представить этот собор в любом другом городе.

А вот фамильная церковь графа Шереметьева в Останкино настроила на другое. Тут по старомосковски уютно и спокойно. Легко думать, отдыхать душой и подводить итоги. Здесь понимаешь, что аристократы Шереметьевы людьми были серьезными, и было им и что беречь и что передавать потомкам.

Так вот ничего из вышесказанного в Храме на Днепре нет. Но, когда первый раз я поставил свечки за здравие жены и детей, то вдруг что-то почувствовал...

Нет, это не был голос, не был шепот, это было как очень уютный ветерок. Я вдруг понял, что здесь Он меня услышал. И я понял, что это мой Храм.

Шарма и обаяния визитам в Храм на Днепре добавило знакомство с отцом Алексеем.

В тот день я впервые приобщался к ордену Крестных Отцов. Сестра супруги решила крестить внука, и в качестве уважения к будущему Крестному для проведения оного таинства был выбран Храм на Днепре.

От осознания важности момента я расчувствовался, преисполнился и разволновался. Тем более что был строжайше предупрежден женой под страхом адовых мук при жизни, что курить в это день ни-ни даже в мыслях.

От самого обряда воспоминаний осталось немного.

Когда Данька был на руках у крестной мамы, он вопил не переставая и очень возмущенно. Я же все время боролся с желанием дать куме по шее и показать, как нужно держать дите. А потом, после купели, когда малой уютно посапывал на моем теплом животе, я еле сдерживался чтобы не показывать ей язык. Смотри, дуреха, учись, как правильно это делать! Но в целом обстановка была убаюкивающая.

А вот когда батюшка обратился с проникновенной речью к крестным папам и мамам (нас там было две пары), я оживился. Речь была яркой и афористичной.

Подчеркнув важность института Крестных, святой отец гневно обрушился на знахарей, якобы целителей и совсем уж вредных гадалок. Если по гадалкам возражений не было, то отношение к целительнице Петровне у меня было святое. И по окончанию речи я обратился к батюшке с просьбой об аудиенции, чтобы подискутировать по некоторым спорным вопросам. Отче улыбнулся, выразил сомнение в необходимости дискуссии, а вот просто пообщаться согласился с удовольствием.

Через несколько дней вечером мы беседовали, сидя на скамейке в парке. В джинсах и с косичкой батюшка выглядел весьма колоритною. Да и собеседником отец Алексей оказался прекрасным. За плечами у него оказалось много. Тут была и служба в армии на Кубе, учеба в консерватории, откуда он был изгнан на 5-м курсе, многолетняя работа в театральном оркестре с постоянными голодными гастролями и достаточно извилистый путь к сану.

Когда же выяснилось, что по родословным у нас смеси кровей почти совпадают (там, где у меня бабушка-бурятка, у него бабушка-мордовка), то батюшка, залихватски махнул рукой и предложил по пивку.

Решительно отказавшись от моих денег и поставив на столик джин-тоник для меня и пиво себе, Алексей перекрестил бутылки, и мы перешли к главному.

В последующие несколько часов мы профессионально разобрали важнейшие мировые проблемы: «Beatles» это вечно, Макаревич постарел, но все равно велик, Союз при всех недостатках был Державой, а сейчас вокруг банановые княжества, нынешняя музыка это убожество, актерская школа потеряна безнадежно, фильмы Михалкова дискутабельны и.т.д., и.т.п.

Когда я под беседу проводил батюшку до дома, было уже поздно, и общественный транспорт ушел на отдых. Хорошо еще, что вечер был теплый, но в кармане на такси было маловато, и я начал тосковать.

И вот, когда я уже был готов к десятикилометровому марш броску к дому, перед носом остановилась «Волга» и оттуда вежливо поинтересовались с какой это пьянки или от какой дамы уважаемый Александр Владимирович идет. Это была наша банковская машина, только что закончившая развозить по домам вечернюю смену. Я быстренько плюхнулся на сиденье и с особой гордостью объяснил шоферу, что не с пьянки, а из церкви и не от дамы, а после душевного общения с батюшкой.

Не могу сказать, что я истово верующий человек, соблюдающий все правила и каноны и регулярно посещающий церковь. Работа и житейская суета занимают слишком много времени и сил. Но, понимая, что впереди будет непредсказуемо, я почувствовал, что без этого не обойтись.

В тот день, когда я ехал на исповедь к отцу Алексею, погода сошла с ума даже по всем мартовским меркам нашего города. Вид бушующего Днепра и вой ветра на подходе к Храму бодрости духа тоже не добаили. Раскалывалась голова, болела каждая косточка, а уж мысли... В голове был полный кавардак и темень.

На вечернюю службу я все-таки опоздал. Пение хора , запах ладана, очень уютно было смотреть на свечи. Скрежет деревьев за стенами казался чем-то абстрактным и далеким. А главное я говорил с Ним.

Пропали все звуки. Я видел перед собой только лик на стене Храма. Сначала сознание технаря еще понимало, что его выражение меняется только от освещения. Но через какое-то время меня никто бы уже не переубедил — Он улыбался. Нет, разговор не был легким. В какой-то момент я даже услышал очень жесткий приказной голос: «Встань на колени!». Это было , когда я пытался оправдаться из-за редких приходов в Храм. Но все равно было тепло, и потихоньку крепла мысль: «Прорвемся!».

Было время Великого поста, и служба шла чересчур для меня долго. Физически я был абсолютно никакой и, спустя несколько часов понял, что с исповедью ничего сегодня не получится. Перекрестившись в последний раз, я вышел на воздух.

Там творилось что-то невообразимое. С хрустом падали ветки деревьев, ветер дошел до состояния буйного помешательства, а Днепр напоминал голливудский фильм катастроф. Я испугался до пота- выбраться отсюда домой было невозможно. Для того, чтобы добраться до цивилизации нужно было в абсолютной темноте пройти через парк и потом еще достаточно много до какого-нибудь транспорта. Такси в такую погоду в этом районе просто вымирают как вид. Все бы ничего, расстояние не марафонское, но в любом случае это верная простуда. А мне через два дня ложиться в больницу. Стало совсем грустно и холодно.

Но вариантов , и я пошел в скорбный путь. На мосту было совсем жутко. В этой аэродинамической трубе у меня даже возникли реальные сомнения в том, что я хотя бы его перейду. А уж родной дом превратился в что-то несбыточное. И тут...

За спиной! Со стороны острова, что в принципе в это время невозможно!! Раздался гудок, а потом голос: «Вам куда ехать?»!!! Оказывается, ангелы могут иметь хриплый голос, курить «Приму» и быть шофером такси. В оцепенении я только и смог посмотреть в сторону Храма.

Ответ не требовал толкований: «Спасибо, что зашли. Вас услышали»

А отцу Алексею я все, извиняясь, объяснил по телефону. Батюшка расстроился, обещал молиться и, как всегда, нашел нужные слова. А самое главное, рассказал, что в больнице есть храм, а отец Кондратий его, отца Алексея, друг и во многом единомышленник. Отче меня благословил, и мы распрощались в прямом смысле до лучших времен.

С отцом Кондратием я познакомился в первый же больничный день. В палате был один, жена, устроив мужа на новом месте, уехала кормить сына и готовить вечерний визит ко мне. Тут и поползли всякие мысли. Тем более что на мои расспросы о грядущей операции, доктор Хмельницкий коротко отрезал: «Разрежем, а там видно будет».

Отец Кондратий в первую секунду напомнил мне персонаж из довоенных фильмов. Так обычно изображают деревенских дьячков — небольшого роста, худощавый, редкая бородка и круглые очки. Только, в отличие от кино, за этими очками очень умные глаза, не пьет батюшка в принципе, имеет высшее техническое и четвертый дан в карате-до шункай.

Вот к нему я и приходил, когда в очередной раз чувствовал, что готов слететь с катушек. Не знаю, как, мы не говорили ни о чем уж очень возвышенном, но каждый раз, даже, если Кондратия не было на месте, уходил я из храма успокоенным и мирным.

Сюда же я пришел и в вечер перед операцией. И не уходил очень долго. Я молился за моего сына, за моего Толстого.

Второй, пошел!

В дверь тихо без звука вошла Голова. Я успел удивиться, почему на ней «маски-шоу» белого цвета, а потом увидел глаза. Это были всезнающие, какие-то безвариантные глаза. Нехорошо они как-то смотрели. Голова начала оценивающе рассматривать тех, кто был в палате...

А в палате был я и мои девочки — жена и тетка Татьяна. За день перед этим я им сообщил, что оперируют меня вторым и раньше полудня им в больнице делать нечего. Девочки со мной охотно согласились и, естественно, в восемь утра уже были в палате.

— Нет, ну скажите мне, какого черта вы приперлись!!! Настроение и так дерьмовое, настраиваться пытаюсь, а тут вы...

— Эгоист! Тебе хорошо, будешь там лежать себе на операции, а нам волноваться!!!

Это, конечно, тетка. Она меня вырастила, она всегда действительно все знает, и даже сейчас я ее боюсь не меньше, чем 30–40 лет назад.

Аргумент был убийственный. Я улегся на кровать и принялся размышлять о собственных недостатках. Девочки, хором вздыхая и жизнерадостно смотря на меня, заняли места напротив.

Так вот Голова продолжала выбирать. Очень ясно слышался звук затачиваемой косы, пахло серой и чем-то проктологическим. Девочки бледнели на глазах. Почему-то я догадывался, чем это закончится. Голова сделала выбор и кивнула: «Пошли!».

По коридору я шел, извините за банальность, на негнущихся ногах и под аккомпанемент слегка клацающих зубов. Тетка крестила меня в спину. Короче, «Утро стрелецкой казни» во всей красе.

— Какая сволочь сперла каталку?! Надо ж пациента в палату вести! Где у людей совесть?! Найду, поубиваю!

Громогласный голос Вадима Анатольевича Хмельницкого, мужчины крупного и полнокровного, был слышен еще на входе в предоперационную. Сейчас доктор в зеленой операционной форме напоминал мне ниндзя. Представив себе ниндзя его размеров, скачущего по стенам и крышам в поисках какой-то каталки, я нервно захихикал. Но настроение вдруг стало спокойным и философским.

Через полчаса я, получив все положенные уколы, лежал на столе и ждал, когда подействует наркоз.

— А что-то меня не берет...

— Кого это там не берет?! У меня всех берет!

И это последнее, что я услышал...

Чуть не забыл! Некоторые мужчины, читающие мой опус, оценят и вздрогнут. Искренне завидую тем, кто меня не поймет. Так вот, мужики, за минуту до этого Вадим Анатольевич поставил мне катетер. И именно туда! Ну, как вспомнил и вздрогнул кто-нибудь? Тогда вы поймете, что засыпал с чувством легкой, скажем, обиды на милейшего Вадика.

А страхолюдная Голова в последствии оказалась милейшей женщиной. Примерно через неделю после экзекуции выпили с ней на брудершафт у меня в палате, и я услышал: «Весна сейчас... А у меня депрессия. Такой облом было говорить: «Донин, вставайте, берите вещи и идемте на операцию». Вот я тебе и кивнула. Ты ж не обиделся? Наливай, Сашенька!». Я налил, чмокнул Людмилу в щечку и вспомнил Некрасова. Воистину неисчерпаема мощь наших женщин!

Когда я открыл глаза в реанимации, первым ощущением было, как — будто я попал в центр базарной драки. Слепящий свет, все суетятся, орут, все мельтешит. Не хватает только пойманного вора. Правда, при этом почему-то все пристают ко мне и зачем-то передвигают с места на место. Отцепитесь, дайте человеку поспать, я же никого не трогаю! И тут я услышал голос...

— Сашенька, родной, как ты, дружище?

Док. Ну, кто же еще? Мы о чем-то даже говорили. Я, естественно, ничего не помню. Вру, помню...Помню, что больше всего боялся потерять в этом вселенском хае его голос. С ним ко мне медленно возвращалось сознание и тихая радость «Живой!»

Там где Док, там обязательно красивые женщины. Это аксиома даже в реанимации.

«Теперь я вижу, что вы друг Дока Яковлевича. У вас даже манеры одинаковые».После этих слов милой, но начальственной дамы шум и мелькание резко закончились.

Я в отдельном боксе. Свет погас. Я сплю.

Каждое утро в реанимации начиналось, в прямом смысле, до боли одинаково — человек пять врачей по очереди считали своим долгом стучать пальцами по моим многострадальным швам. Причем, как я узнал от Дока, половина этих стукачей к моим ранам не имели никакого отношения. Обычай у них такой что ли? Хотя должны ж люди как-то развлекаться.

Особенно выделялись чугунной музыкальностью пальцы профессора Бабибицкого. Лупил он ими по моему животу от души и, похоже, не без удовольствия. В один из дней я не выдержал.

После порции утренних уколов и визитов любителей стука я задремал. Пробуждение было неожиданным и болезненным — по животу били молотком. Мои рефлексы сработали мгновенно: «...твою мать! Какого..., что..., делать нечего!!!!».

Видит бог, я ожидал любой реакции Бабибицкого на эту тираду. Но профессор на то и носит такой титул, чтобы уметь озадачивать.

— А чего это вы материтесь? Мы его в отдельный бокс положили, столько дренажей вам поставили, а вы...

Больше он меня не трогал. Обиделся, наверно.

И хочу поклониться вам, девчонки-медсестры. Спинным мозгом чувствовать, когда заканчивается капельница. Заходить в бокс со спасительным уколом именно в тот момент, когда начинаешь кусать подушку. Легко и без напряжения вертеть стокилограммового мужика, поправляя ему простынь. И при этом еще кокетничать и выглядеть так, что ты даже здесь не можешь забыть понятие «мужчина». Эх, был бы я немного помоложе, да и не в реанимации!

Так сложилось, что я уже в первый день начал ходить. Упаси Господи, я не прогуливался по отделению и не расспрашивал коллег по несчастью о здоровье!

Мое ложе было устроено, а главное установлено так, что я регулярно сползал по нему вниз и упирался ногами в спинку кровати. Подозреваю, что в этом был скрыт глубинный медицинский смысл. Так вот, как только я в очередной раз проползал этот путь и упирался, тут хождение с упором и начиналось. Гордился я этой физкультурой чрезвычайно и даже жене, прорвавшейся ко мне в какой-то из дней, преподнес эти упражнения как свои личные достижения.

Но на третий день я поднял бунт. Жена потом утверждала, что ее мобилка вышла из строя именно от моих воплей. Я разве только не кричал «На волю! Свободу попугаям!». Зав отделением заходил в бокс каждые 15 минут и докладывал, что скоро, прямо сейчас, очень скоро, сей минут, быстрее быть не может, меня таки заберут из его отделения. Я продолжал буйствовать и терроризировал по телефону супругу и медиков из двух отделений . Достал всех так, что в итоге каталка со мной на борту вылетела из реанимации как истребитель.

Чуть не забыл об одной пикантной подробности. Из одежды на мне в реанимации были только узкая повязка на животе и украшения из дренажей по бокам. Нет, я, конечно, был укрыт одеялом, но бодрящей температуре в боксе оно абсолютно не соответствовало. Так что к концу пребывания там зубы уже отстучали весь известный мне музыкальный репертуар.

Поэтому основной темой телефонных переговоров с женой было согласование одеяния на воле. Супруга Версаче и Кардена не обещала, но успокаивала, что я буду удовлетворен.

В «родной» палате, кроме измученной моими истериками, но мужественно улыбающейся половины, меня ждало масса любопытного.

Некоторые мелочи не удивили. Ну, тесть, продемонстрировав принципиальность настоящего ленинца, в последний, естественно, момент отказался дать в больницу свой «козырный» халат. Притом, что по слухам халат на нем уже лет 5 не сходится, а мне очень казалось, что он его вообще никогда не носил. Так это нормально — только такие люди могли сделать революцию, выиграть все войны и верить во всеобщее равенство и вечные происки Запада.

А вот ночная рубашка дочки это было стильно. Симпатичная такая рубашечка, тепленькая, розовенькая с рюшками. Представили? Чудесно.

А теперь засуньте в эту прелесть седого мужика, весом в центнер и с недельной щетиной Потом украсим композицию фиолетовым в цветочках халатом любимой тещи , и вы получите то ,как я выглядел по возвращению к цивилизации.

Жена не обманула — нарядом я был доволен. Эдаким королем пиковым, встречая понимающие взгляды товарищей по отделению, выходил потом в нем на перевязки и прогулки по этажам. Вот только те, кто приходили проведывать болящих, при виде меня почему-то вздрагивали, прижимались к стенкам и нервно всхлипывали. Или хихикали. Странные все-таки люди приходили в отделение!

Но все эти мелочи будут потом. Главное сейчас — первый этап был пройден, я лежу в тепле и тихонько от восторга сучу ногами.

Процесс пошел.

Благодаря хозяйственным женским рукам, палата очень быстро приобрела почти домашний вид. А, благодаря друзьям, в тумбочке появилась и бутылка коньяка. Я смотрел на нее,в силу общей слабости организма, с полным непониманием. Ясность, как всегда, внесла мудрая супруга. «А вдруг ребята зайдут кофейку попить»,— сказала она, доставая из сумки стопку одноразовых стаканчиков. Ну да, ну да, конечно же, именно кофейку...

Утром после дежурства зашел Док. Ночь у него была тяжелой и нервной, Док «наводил глаз» коньяком, шел общий треп о самом святом — моем драгоценном здравии, я с удовольствием принюхивался к аромату из сосуда в его руках. Вот тут ребята и зашли. Даже по прошествию времени, вспоминая этих ребят, вытягиваюсь в струнку. А тогда... Представляю со всем возможным пиететом.

Зав отделением, хирург высшей категории, Игорь Однофамилец. Судя по качеству моей операции, размерам и изяществу шва, очень большой эстет. По отзыву всех его знающих хирург от бога Большинство мужчин в его роду были военными. Игорь же вместо сабли по каким-то ассоциациям выбрал скальпель При этом сохранил наследственную выправку и повадки профессионального вояки. Взгляд рентгеновский, оценивающий. Смотрит и не понимает, почему ты еще не прооперирован.

Мой лечащий врач, милейший и добрейший Вадим Анатольевич Хмельницкий. На моем бенефисе был ассистентом у Однофамильца. Во время этого с удовольствием засунул в мой организм массу трубочек, катетеров, колечек и других полезных устройств. Вадик, толстый и бородатый, большой любитель пикантно-практологических анекдотов и хорошей компании. Великолепный врач, но, к сожалению для него, человек с очень немодным сегодня обостренным чувством справедливости. Напомнить начальству некоторые истины из медицинской азбуки для Анатольевича любимое удовольствие. Как-то пообещал Бабибицкому набить лицо и после этого застрял на «враче первой категории». Судя по всему, гены бабушки-коммунистки, секретаря райкома во времена Отца народов, у Вадика, мягко говоря, превалируют.

Вот такие два благородных дна почтили меня в это утро. Естественно, я поинтересовался, не изволят ли они, так сказать, от давления. Доны, парни покладистые, изволили. Потекла светская и высокопрофессиональная беседа. Ключевой для нее стала фраза Однофамильца о том, что более жирного пациента, чем я ему еще не попадалось, и внутрь ко мне он прыгал с табуретки. Анатольич, честнейшая душа, радостно подтвердил: «Ой, ты знаешь, мы тебя оперировали и все время плевали!». Под ржание докторов я только и смог поинтересоваться: «Куда?»

Все было очень мило, Жена, старый друг, классные ребята-доктора, все светлое и доброе, вот только Игорь какой-то напряженный.Да мало ли проблем у заведующего таким хозяйством... Вдруг он спросил: «Ну так что, будем лечиться или как?»

Я искренне удивился: «Доктор, а я что делаю? Вы же надо мной, мужики, и так уже поиздевались! Слава Богу, все позади».

Тогда я не обратил внимания, что все мгновенно замолчали. А вот Однофамилец стал совсем нехорошим «Позади? Да есть еще триста причин, по которым у тебя еще могут быть проблемы! Ты не обратил внимания, что я к тебе не захожу? Боюсь. Сглазить боюсь.»

Опаньки!

— Однофамилец, а давай ты мне как-нибудь расскажешь, от чего ты меня оперировал?

Стальной взгляд профессионала в ответ.

— А что надо?

— Надо, Игорек, надо...

Я ж тебе тоже не девочка. Игорь промолчал , а у меня слегка внутри засосало. Вадим перед операцией описывал достаточно неприятные варианты развития событий и возможные нехорошие последствия. Но ведь этого же нет!! Аккуратный такой шов и все. Ну, большой, ну и ладно. Ведь все же позади, Господи?! Сейчас Анатольевич прятал глаза. Проскочила мысль, что я единственный здесь, кто знает не все.

Тишина начала давить. На выручку пришел Док: «Господа, а может быть еще по 25? За здоровье уважаемого?».

Господа не отказали. Выдохнув и с умилением глядя на потягивающих «кофиек» докторов, я решил помечтать:

— Бог даст и мне когда-нибудь можно будет, вот этого как его, попить...

Доктора оживились. Однофамилец заулыбался, цыкнул зубом и изрек: «А тебе и сейчас можно...». Учитывая, что уже дней 5 в моем меню были только капельницы, а десертом шла «Моршанська негазована», шутку я оценил и даже осмелился засмеяться: «Мужики, я ж не жрал... нельзя ж, наверно... может не надо?».

Далее я с интересом выслушал лекцию о путях прохождения и рассасывания в ослабленном организме армянского пятизвездочного «кофе» и увидел перед носом благоухающий бокал. Отступать было некуда.

Вообще пребывание в больнице с точки зрения гастрономии открывает перед человеком принципиально новые глубины и прелести. Что нужно обычно нашему человеку, когда пьет он что-нибудь 40-градуссное? Я не беру в расчет спецов по одеколонам и тормозным жидкостям. Этим профи для организации банкета достаточен сам факт наличия чего-нибудь булькающего и, простите, собственного рукава.

Как уже много раз писали классики не мне чета, нашему человеку нужна «закусь».

Это может быть что угодно, но без нее никак. Кусок хлеба — закусь, ломящийся от изысков стол — опять же она! Я уже не говорю про святая святых, многократно воспетом плавленом сырке. Тут уже давно памятник пора ставить (а это, кстати, идея).

Когда-то братья армяне угостили нас с супругой коньяком 75-летней (!!!) выдержки. Сама мысль о том, что под сей божественный нектар можно что-то вкушать, кроме душевной беседы, была кощунственной. Нектара было много и по славянским и по армянским меркам, закончили мы поздно, встали рано, но свежесть организма была неописуема.

Так вот это семечки по сравнению с тем, как подействовала минидоза коньяка на абсолютно, подчеркиваю, абсолютно чистый желудок. Краски стали ярче, а крылья у окружающих еще больше, жизнь еще прекрасней, а намеки Однофамильца просто испарились из памяти. Теперь я могу искренне рекомендовать тем, кому, не дай Бог, выпадет такая же дорога, этот рецепт. Запомните: 10 (можно 15) грамм хорошего коньяка на 5-дневный тощак, и жизнь прекрасна. При употреблении ссылка на меня и Игоря Однофамильца обязательна.

Где-то в эти дни пришло ко мне еще одно гастрономическое открытие. Причем, если коньяк категория для меня уже давно знакомая и уважаемая, то здесь была прямо таки переоценка жизненных ценностей.

Уверен, что у каждого из нас есть в жизни продукт, вид, вкус или запах которого вызывает, как бы это сказать, не совсем здоровые ассоциации организма. Гороховый суп, перловая или манная каша, разваренные лук и морковь, холодная овсянка и.т..д. и.т.п. Например, мой сын Толстый, натура аристократичная, падает в обморок при одном упоминании изюма. Думаю, что ход мысли понятен, и этот ряд можно для себя продолжить, включая любые изыски.

Вот чем-то подобным для меня всю жизнь был залах вареной брюссельской капусты. Даже и не сам запах, одно упоминание об этом очень полезном продукте вызывало у меня мгновенные воспоминания о начальной военной подготовке, ОВ и команде: «Внимание, газы!».

Откровение шло ко мне трудным путем. Сначала добряк Хмельницкий милостиво разрешил моей супруге дать больному аж 100 грамм однопроцентного кефира без сахара .

И это на день!!! Жена до сих пор с умилением и легкой слезой вспоминает, как я упрашивал дать еще ложечку, а потом еще чуть-чуть. Урчал же при этом, как кот, дорвавшийся до аптечного склада.

Убедившись, что жизнь больного вне опасности, Вадим Анатольевич разрешил приготовить страдальцу протертый супчик. Я был готов целовать Вадику руки. После кефира жрать начинало хотеть зверски. Дабы не нагнетать обстановку пропускаю все этапы ожидания. Перехожу к главному.

Супруга достает из сумки завернутую в полотенце банку, разворачивает и со словами: «Подожди, еще очень горячее!» ставит это чудо на тумбочку. Я мгновенно делаю стойку и застываю.

Поняв, что гипотетический шанс стать вдовой на глазах становится реальностью, святая женщина, открыла банку и начала борьбу за спасение мужа. Кормлением это назвать было нельзя Увидев меня в тот момент, все собаки академика Павлова застрелились бы от зависти, а в глазах детей я навсегда потерял бы остатки авторитета.

Закончив расправу над содержимым банки, сыто жмурясь, я смог только простонать: «Мать, ну ты даешь!! Это что ж такое было? Чего-то новенького добавила?»

Мать, вытирая мне губы, удивленно (хотя чему ей через столько лет со мной удивляться?) посмотрела.

— Папочка, все то же самое. А пахнет... брюссельская капуста.

Суп с капустой я потом полюбил. А вот Однофамилец ко мне в палату больше не заходил. Ни разу.

Прошло около недели, когда я впервые по-настоящему почувствовал, что действительно выздоравливаю. Причем почувствовал своеобразно.

Хорошо помню, как просыпаешься весной в 16-20 лет. Ты молод, силен, снотворное считаешь придурью 40-летних стариков, играет и поет каждая клеточка и, потягиваясь, ты понимаешь, а главное с удовольствием видишь, что у мужчин действительно два сердца и оба у тебя в полной боевой готовности.

Так вот как-то проснувшись, я тоже понял и увидел. Учитывая место действия и весь антураж, я расчувствовался.

Обычно по приходу жена выводила меня на прогулку по коридорам больницы.

Я страшно гордился этими вояжами. Орел, уже хожу! Правда, кряхтя и постанывая, но все-таки, все-таки!!

Возвращаясь в палату, я с радостью сообщил ей эту во всех отношениях пикантную новость. Супруга, учитывая общее состояние клиента, отнеслась ко всему с философским пониманием. И вдруг расхохоталась: «Папочка, новость отличная. Но зачем ты сейчас закрыл дверь в палату на замок? Может быть нам уже пора выписываться?».

Ах, так! Я гордо расправил плечи, решительно подошел к жене, лихо обнял и...

Мы от души расцеловались.

Под влиянием обилия положительных эмоций я решил пошутить. Причем над Доком и на его профессиональном поле врача сексопатолога.

Набрав номер, я сделал скорбное лицо и замогильно сообщил, что все плохо и у меня серьезнейшая проблема. Док мгновенно вскинулся.

— Док, я очень волнуюсь. Времени всего ничего прошло после операции, а тут такое...

— Не томи душу! Что случилось???

— Я даже не знаю, как сказать...

— Удавлю!!!

— Видите ли, доктор, у меня сегодня утром возникли проблемы. Учитывая всю тяжесть операции, я заволновался. Скажите, доктор, в моем состоянии нормально, когда утром эрекция?

Док задохнулся, а потом с интонациями доброй бабушки сообщил.

— Но это же прекрасно, Сашенька, просто чудесно! Не волнуйся, дружище, я приду на дежурство и вечером тебе помогу.

Он отключился, а тут уже заволновался я. У Дока, понятие «помогу» могло иметь слишком широкий диапазон — от журнала «Playboy» и массажа предстательной железы до... Вот это «до» меня и смущало. Мысленно я уже начал прикидывать, где же он планирует разместить в палате танцующих стриптизерш, а потом поделился своими сомнениями с женой.

Жена Дока более чем уважает. Поэтому мне было предложено лечь, отдохнуть и покушать, а доктор, он на то и доктор. Они, так сказать, знают чего делают. Спорить было трудно.

Потом был обычный день с обычным больничным разнообразием из уколов, капельниц и перевязок. Все как-то подзабылось.

Вечером пришла супруга. Мы проделали традиционный ритуал поднимания меня с кровати. В принципе, там не было ничего сверхсложного, Просто в припадке затянувшегося хронического идиотизма, отягченного болезненными дренажами и повязками, я постоянно забывал с какой ноги начинать вставание. Жена, вздыхая, уточняла ногу, я обвинял ее в создании дополнительных трудностей, супруга с ангельским терпением ссылалась на опыт предыдущих вставаний, теперь вздыхал я. Раньше или позже я внимал голосу разума и таки вставал с ложа. Вот и теперь я сидел и под доклад о событиях дома с удовольствием доедал уже любимый брюссельский суп.

В дверь очень вежливо постучали. После приглашения войти в дверях появилась объемная тетя в белом халате и с пакетом. Глядя на листик в руке она неуверенно спросила:

— Вибачьте, а де мені знайти, цього, як його, Олексія Васильовича?..

— Простите?

— Ну, як це буде...? О! Друга Дока Яковича !

Тут я гордо и уверенно подтвердил, что она его уже нашла. Дама протянула мне пакет с банкой очень аппетитного содержания, и уже командным голосом сообщила, что оно теплое и доктор сказал все съесть прямо сейчас.

И, скрестив на могучей груди руки, замерла. Я смотрел на нее с испугом. Жена одними губами шепнула, что лучше съесть хоть чуть-чуть, а то она доложит Доку и тогда...

Несмотря на то, что было очень вкусно, я смог осилить только пару ложек. Выпроводив даму обещаниями все доесть , я без сил и даже без помощи жены упал на кровать. И тут зазвонила мобилка.

Док ласково интересовался, как мне понравилось, и вкусно рассказывал из каких продуктов и как он все это чудо соорудил. Кстати нелишне, так как ел я тогда все перетертое, а на вид и вкус непонятное.

— Да, Сашка, ты утром что-то говорил про эрекцию...?

Я напрягся. Сейчас начнется. Что там этот юморист придумал?

— Так вот. В том, что ты съел очень много сельдерея, а он очень этому способствует... Я же обещал помочь, дружище, не благодари.

И отключился. Эмоциально сплюнув, я все объяснил почему-то очень удивленной жене. Мол, утром позвонил Доку, поделился, понимаешь, радостью, он обещал помочь. И, какой же гад! В итоге это оказался всего лишь сельдерей. И где ж у человека совесть?

Я бы еще долго возмущался и обижался на плюнувшего в душу Дока. Вот только закашлялся, увидев с каким веселым интересом, слушает и сочувственно кивает супруга.

Убедившись у жены и у моей мобилки, что доступ к телу открыт, начали приезжать боевые товарищи и друзья

Визиты с предыдущего и нынешнего места работы были приятны, но душевных струн не затрагивали. Я мужественно улыбался, много раз говорил, что все хорошо и благодарил за очередную порцию бананов и апельсинов, которых мне в принципе из-за специфики операции нельзя было есть. В эти дни кайфовали дочка и Толстый — жена вкусности забирала домой, где все это за папино здоровье и уничтожалось моими детками.

Другое дело друзья.

Первым приехал Рустем. В этом я почему-то и не сомневался. Мы знакомы не так давно, но для меня это уже человек-скала. И, кстати, никогда в жизни первое впечатление не обманывало меня, так как с Рустемом. Ну, вот представьте себе...

В молодости он был чемпионом одной южной республики по дзюдо в полутяжелом весе. Этого достаточно, чтобы не описывать могучую комплекцию. А остальное все под стать — голос, лохматые шевелюра и борода, походка профессионального тяжа и четверо детей. Шумное, волосатое существо. Плюс еще и бизнес, связанный с ремонтом автомобильных замков. Такое классическое дитя гор «кавказской национальности». По внешней картинке все это не ко мне, от такого я очень быстро устаю.

Я почувствовал, что меня где-то обманули, когда первый раз услышал, как Рустем смеется. Так юношески звонко и от души, не сдерживаясь, может смеяться только очень чистый человек. А потом узнал, что были в его жизни и обстрелы, и «Калашников» смотрящий в переносицу. И старшие дети малышей от взрывов прятали под кровать, и из пяти детей у его родителей остались только он и брат.

Потом я узнал, что Рустем пишет И как пишет!! Я не читал, я слушал, как он читает и при этом как внешне меняется. Маленький мальчик, вспоминающий, как приходил с работы отец и тут же могучий любящий мужчина, держащий на руках младшую Принцессу.

Для меня Рустем это фантастическая смесь «Орэра», Нодара Думбадзе, фильмов Данелии и мудрых грузинских комедий-короткометражек. Только здесь, сейчас и живьем.

Когда-то большой и хорошей компанией часа в три ночи мы после прекрасного во всех проявлениях стола вывались на берег моря. Тихий плеск воды, еще теплый песок, миллионы громадных звезд. Естественно, интеллигенция, развалившись на песке, стала искать знакомые созвездия. Наши дамы так долго и шумно объясняли Рустему, где находится какое-то созвездие с красивым названием, что его даже я нашел, а вот кавказец уже начинал искрить и искать кинжал. Пришлось вмешаться.

— Где? Покажите мне, где это? Мамой клянусь, я сейчас что-то сделаю!

— Рустем! Девчонки, да не галдите вы! Рустемчик, услышь меня!

— Что? Саша, и ты еще хочешь надо мной поиздеваться?!

— Что ты, дорогой, как можно! Я совсем о другом. Спросить тебя хочу.

— Слушаю тебя, дорогой!

— Рустем, ты фирменный знак Фольксвагена помнишь? Очень хорошо, умница, «W»! А теперь найди его на небе и не морочь себе и нам голову.

Через пять секунд он уверенно ткнул пальцем в нужную точку неба

И еще отношение Рустема к друзьям. Отдать все, подставить плечо и могучие руки. Все другу. Насколько знаю, бывает, что и в ущерб семье. Вокруг таких людей немного и все они уже в «красной книге».

Именно к нему я пришел перед операцией с просьбой. Подробности неважны.

Скажу только, что это еще называют последними распоряжениями. Рустемчик, не ругайся, но пусть они еще немножко побудут в силе, ладно?

Приехал Андрон с женой. С Андрюней мы знакомы столько же, как и с Доком, нас, опять таки, свела сцена, но на этот раз театр «Контур» для нас тема общая и святая. После ВУЗ-а страна решила, что Пухлый нужен в Карелии. Сейчас Андрон с удовольствием вспоминает мосты, которые он там понастроил, но тогда при первой возможности он бросал все и приезжал в Днепр. То, что было потом, у нас называлось «шалить». Там было всего понемножку, но классикой считается украденная ночью на моей работе бутылка спирта, распитая из горлА под закусь виноградом в кустах на территории нашей Альма-матер.

Как-то Андрон приехал за несколько дней до очередного спектакля. Мы тогда увлеклись и не без успеха театром абсурда и после года работы выстрелили первый спектакль. Не хочу хвастаться, но на премьере были главрежи всех профессиональных городских театров. Ко второму спектаклю Пухлый и приехал. Он слонялся по залу, бросался помогать делать любую мелочь и молча тосковал, слушая вопли господ актеров. И тут меня осенило рискнуть. Была там одна роль, небольшая, но знаковая. И через пять минут я из зала любовался Андроном, бушующим на сцене и обвиняющим всех и вся в бездарности. И сыграл же, чертяка, потом неплохо.

Когда в озере на десятый день нашли Володьку, театра уже не было. Мы с Андроном ехали по ночному городу и собирали «стариков». Мне было легче, чем тебе, дружище, ведь я мог плакать, а у тебя в руках был руль машины. Тогда впервые я понял, что мы становимся мужчинами. Мы заходили в дом, видели глаза и говорили, что Чука нашли. Человек молча одевался и выходил к машине. А потом мы все сидели за столом, пили водку и не знали, что через две недели под машиной обколотых наркоманов умрет Жан. Это не мексиканский сериал, это было у нас с Андроном.

А 95-м году после обильного отмечания моего дня рождения слегка отяжелевший Андрон пошел ночевать к моей любимой соседке Мирославе. Очень удачно, я считаю, пошел, там сейчас растет классный и перспективный «дядя» Сережа. Я пацана обожаю, и вижу по его глазенкам очень скоро у многих девочек, и у моего друга его папы будут проблемы. Разные, но обязательно будут.

Последние лет пять Андрон стал специалистом по катанию меня в больницы. Относится он к этому безотказно, но мерзко и грубо — на все мои попытки пожаловаться и простонать, в лучшем случае звучит пожелание закрыть рот и не выпендриваться.

Гораздо с большим удовольствием раз в пару недель мы собираемся у Андрона за столом, приготовленным великолепной кулинаркой Мирой, пьем молодое вино, вспоминаем былое и ругаем очередное правительство.

Вихрем влетел в палату Димка Воробьев. С ним мы познакомились на заре моей банковской карьеры. Уже тогда Димка был ветераном движения и компьютерным богом банка «Юг», первого, появившегося в нашей незалежной державе. Авантюрная жилка в Димке иногда взбрыкивает и, как следствие, в 90-х ему приходилось несладко. Последние годы Воробьев TOP-менеджер серьезной западной компании, не вылезает из машины, мотается по всей стране и, кажется, начинает уставать.

Димка из того редчайшего круга друзей, которых можно не видеть несколько месяцев, а при встрече ощущать, что расстались вчера. И еще ему глубоко по барабану какую должность ты занимаешь. По крайней мере, когда я в 98-м потерял все, в том числе и массу тогдашних «друзей», Воробьев был одним из совсем немногих, кто протянул руку молча и без разговоров. Честно говоря, у меня самого с этим гораздо тяжелее.

С первых дней меня, как и всякого, прошедшего полостную операцию, да еще и с иссечением, волновал вопрос чего и сколько я в итоге лишился. Доктор Хмельницкий с ангельским терпением мастерски уходил от моих расспросов. Вадим, как теперь понятно, просто боялся ляпнуть мне что-нибудь лишнее о реальном положении вещей.

Но однажды утром я доктора таки расколол. По крайней мере, я так тогда по наивности считал.

Вадим дежурил в ночь. А нужно сказать, что наша больница, по выражению докторов, служит мусоросборником для всего города по этой стороне Днепра.

Ночью, кроме простых обывателей с тривиальными инфарктами и классическими аппендицитами, сюда везут бомжей, «правильных пацанов» после разборок, пьяных ДТП-шников и прочую экзотику. А тут ножевые раны, проломленные черепа, простреленные животы и переломанные конечности и много других прелестей. Я как-то с Доком оказался в районе полуночи в приемном отделении и понял две вещи — сериал «Скорая помощь» полная туфта, а ребятам, штопающим и вправляющим весь это букет, нужно все прощать и при жизни памятники ставить.

Еще, правда, я совсем нехорошо подумал про государство, которое, не экономя на « Мерсах» для слуг народа, превратила в издевательство нашу бесплатную медицину. Но это уже совсем другая, хотя и близкая всем, тема.

Так вот у Вадима была именно такая ночь. Проснувшись часов в шесть утра, я решил пройтись, а заодно пригласить доктора попить кофе. На этот раз действительно кофе.

Вежливо постучав в дверь ординаторской, и услышав приглашение, я засунул голову в дверь: «Доктор, кофе?»

Доктор был невменяем. Мятый, выжатый, уставший — любое из этих определений и близко не дает того, что я увидел. Общую картину дополняли мешки под глазами и висящие не понятно на чем очки. Меня он явно не узнавал. А ведь вечером Вадим был бодр, весел и радовал меня очередной порцией анекдотов. Потом выяснилось, что прелести дежурству добавила какая-то сволочь, сознательно поломавшая единственный в больнице лифт. В итоге, пока его починили, доктор с его комплекцией пташкой носился из операционной на шестом в отделение на третьем.

Когда я повторил свое предложение, Хмельницкий очнулся. Показав лежащую на столе груду бумаг, Вадим ярко и образно выразил свое отношение к бюрократии в медицине. Оказалось, что 4 (!!!) операции, которые он сделал ночью ничто по сравнению с важностью заполнения до 8–15 утра этих бумаг. То, что с ним в противном случае сделают, стоит на тонкой грани между основной профессией доктора и сексопатологией. Закончил Вадик горестным воплем о полной невозможности поднять головы и попить у меня кофе.

Парня было жалко. Бог с ней, с прогулкой. Вернуться, нагреть воду и принести чашку кофе доктору моего тела заняло пять минут. Вадик расцвел.

Вот тут подобревший Хмельницкий и объяснил мне суть того, что они со мной сделали.

По сути, это напоминает ремонт прохудившихся труб в особо трудных условиях. Кусок трубы убирают, вставляют новый, клеят, сваривают, прикручивают хомутами. Вот так и в толстом кишечнике. Только новую «трубу» мне не вставляли — удалили кусок, подтянули концы, поставили внутрь колечко, сверху через него зашили и все. Просто как пять копеек.

Это колечко меня особенно умилило. Маленькое, но крепкое оно незаметно и надежно цементирует одно из самых важных мест моего израненного организма. Эдакий скромный боец невидимого фронта.

Вадим меня успокоил, объяснив, что дней через 10 оно выйдет наружу и предстанет перед народом. «Или я его достану» Вот на эту фразу я внимания тогда не обратил.

Через неделю Вадик опять был в ночь. Это ночь была спокойней, но вот утром сами профессор Бабибицкий имели быть с обходом.

С рассвета взвод санитарок с ведрами и тряпками наперевес уничтожал последние пылинки. Медсестры осматривали заряженные шприцы и в сотый раз протирали оружейный парк в перевязочной. В ординаторской мудрые головы докторов склонились над историями болезней. Не хватало только детей с цветами, переминающихся у входа в отделение.

То есть готовилась та обычная показуха, которая во все времена бывала и уверен всегда будет при проверках большим и «всезнающим» начальством.

А Хмельницкий хотел домой и не хотел профессора. До обхода задерживались перевязки, рушились планы на день, и тут Вадиму на глаза попался я. Доктор оживился и предложил пройти в перевязочную. Я, изобразив тургеневскую девушку, скромно поинтересовался, что мы там будем делать. «Кольцо твое посмотреть хочу! Пошли!» — рявкнул Вадим, и мы пошли.

В перевязочной пока я, кряхтя, залазил на стол и укладывался в позу типа «ноги вверх и врозь», Вадик объяснял, что он думает об этой больнице, где он видел всю профессуру и поинтересовался почему-то у меня, когда все это кончится. При последнем вопросе он уже в печатках решительно подошел к столу.

Ответить на этот риторический вопрос я уже не смог. То, что происходило дальше, позволяло мне только односложные восклицания. В перевязочной мы были вдвоем, и я мог себе позволить не сдерживаться. И это у него называлось посмотреть!

Не могу сказать, что боль была ну уж очень сильной. Могу вспомнить за свою жизнь и гораздо более мрачные ощущения. Но теперь я знаю точно, что фильмы с извращениями не буду больше смотреть никогда. И пусть каждый понимает эту фразу как хочет.

А потом наступила благодать. Я, закрыв глаза, тихо постанывал на столе, А доктор заворковал. Краем уха я слышал: «Какая прелесть! И вот тут хорошо, а здесь мы насчет швов волновались, а оно ж смотри как здорово! Просто замечательно». Чувства переполняли доктора так, что он не поленился пригласить Однофамильца. Время от времени, не переставая восторгаться своей работой, эскулапы прелагали мне открыть глаза и разделить его радость. Я лениво отбрехивался. А потом таки открыл глаза.

Лучше бы я этого не делал! В руках у Вадима был шарикоподшипник довольно больших размеров. От мысли, что это то самое колечко, мне стало совсем плохо, а глаза закрылись сами. Как-то оно не соответствовало образу маленького и незаметного. А Вадик сиял. И так же сияя, этот садист предложил мне взять «колечко» на память.

Сообщив доктору, где я видел это кольцо, я достаточно ловко слетел со стола и, если так можно выразиться, понесся в палату. Там со слезами на глазах рассказал моему соседу Виталику о пережитых муках. О Виталии Дмитриевиче рассказ отдельный. Пока скажу только, что мне не часто попадался такой приятный товарищ по несчастью.

После штормового обхода профессора садист доктор осмелился зайти проведать мученика.

Получив свой стаканчик ледяного сока, он смотрел на меня с любовью Пигмалиона, впервые увидевшего Галатею. Время от времени поругивая Хмельницкого и всю медицину, я решил кое-что уточнить: «Доктор, если я еще помню школьный курс анатомии, то там у человека отверстие вот такого диаметра?». Лучащийся Вадим подтвердил мою догадку. «Тогда объясни мне, как там поместилось такое одеробло? Или у меня конструкция другая? Или как?». Физиономия Доктора еще больше расплылась: «Саша, ты бы видел, как я тебе его ставил!!». Я представил и зарычал. Доктор счел за лучшее откланяться.

У Вадима и Игоря было счастье профессионалов, сделавших красивую, трудную, а главное нестандартную работу. Наслышан и сам знаю многих, считающих себя спецами, привыкших работать только по инструкции еще народного комиссариата и от сих до сих . И при этом вздыхать о перегрузке и говорить о том кто и на какую сумму их не ценит. Особенно много такого мусора в многочисленных местах по штамповке различных справок и печатей. Лично для меня это самое ненавистные и мерзкие особи. Нет, и там попадаются наивные люди, которые что-то пытаются делать с душой. Но, к сожалению, для нас всех, средней температуры по моргу это не меняет.

Но там хоть можно поскандалить и, потратив все нервы, добиться своего. Когда же с таким подходом сталкиваешься в медицине...

Вот тут «не во время» и «неправильно» становятся понятиями страшными. И, если не смертельными, то, как минимум, неисправимыми. Так было, когда Толстому при рождении не сделали описанное во всех учебниках переливание крови — некому было дать назначение.

Мне повезло — я попал в отличные руки. Хирурги сделали все, что могли и еще чуть-чуть больше. Теперь я знаю, что возможность сэкономить время операции, удлинить мне послеоперационный период и значительно усложнить жизнь у них была. При этом все медицинские инструкции и нормативки были бы соблюдены.

Не смогли и не захотели. Потому, что профи. Жизнь штука мало предсказуемая и что будет дальше неведомо, но за то, что сделали эти мужики, я должен поить их до гробовой доски.

А сейчас я даже жалею, что не взял кольцо-шарикоподшипник на память. Хорошее бы было пресс-папье.

Мы наверно долго сидели на этой скамейке. По крайней мере, в пачке сигарет уже почти не осталось. Я еще и еще раз пробегал последние события и ощущения.

Громадные очереди перед кабинетами врачей. Почему-то в основном женщины. Парики и повязки на головах. Дама, в пятый раз рассказывающая очередному слушателю о том, как лечила саркому у гемеопата. Учитель физики, убегающий из больницы уже через час после зубодробительной капельницы в школу: «Ну, а как же? Ведь скоро экзамены! Ребятам еще много нужно пройти!». Добившая меня фраза из очереди: «Да не волнуйтесь вы так! Химию вам бесплатно сделают, вам нужны будут только восстановительные препараты». Ничего себе, это «восстановление» брату уже десять лет отрыгивается! И, наконец, консилиум, подчеркнуто бодрый голос главврача и назначение курса химиотерапии. Теперь это и моя жизнь. Надолго? Навсегда? А сколько это, навсегда? Стоп, хватит! Соберись и посмотри, слабак, по сторонам — небо, трава и солнце, все на месте.

Я поднялся и осмотрелся. С больничного холма хорошо был виден наш район.

— Мать, а пошли пешком?

— Сашка, ты с ума сошел! Ты же не дойдешь!

Я засмеялся и обнял жену. Стало легко.

— Я дойду. Мы обязательно дойдем, любимая моя.

Последний анализ на «раковый эмбриональный антиген» показал «норма». Мы идем дальше.

Пока я тихо постанываю и осваиваюсь с новой униформой, самое время немного о себе.

Донин Александр Владимирович, уже или еще 48, женат, детей двое плюс один от первого брака, дед, ни разу не видевший свою внучку ибо мой старшенький, ее папа, уже успел развестись. Почти полтора десятка лет банковский чиновник различного калибра в разных банках Украины. Думаю, что по некоторым профессиональным вопросам, я из лучших и не только в городе. Полет мысли и буйство фантазии уже не то, но заставить банкомат работать через русско-французский спутник, висящий страшно подумать как высоко, я умудрился первый в этой стране.

Но одно я знаю теперь абсолютно точно — когда все вдруг начинает идти наперекосяк, сыпется из рук, не выстреливают самые просчитанные рациональные планы и приходят болезни — это напоминание, это зовет твой Храм. А там Он услышит и поможет.